После двух недель своего пребывания в новой роли, оставшись наедине с Быковым, я задал ему прямой вопрос, что с президентом.
Тот пристально посмотрел мне в глаза. Поколебался и ответил: Хотите на него взглянуть?
- Вы хотите сказать, что он все еще болен?
- Как вам объяснить, болезнью это назвать нельзя. Первое время мы боялись, что он умирает, но за последние 10 дней ему стало определенно лучше. Все его показатели постепенно приходят в норму, но жизненных сил как будто не хватает. Никаких физических повреждений у него нет. Он кажется просто сильно похудевшим и очень слабым. Очень много спит. И одни загадки, что произошло...Он может открывать глаза, узнает окружающих, говорит тихо, медленно, но вопросы, касающиеся работы и окружающих его лиц приводит его в сильное утомление.
- Он знает обо мне?
- Ему сообщили, я показывал ему видео, как вы встречаетесь в его кабинете с министрами и губернаторами, но он не захотел встречаться, - Помолчав он добавил: - думаю, Он считает, что его больной вид может помешать вашей работе. Ведь вы связываете себя с ним, и его болезнь может «перепрограммировать» вас полностью: от внешнего вида — до манеры говорить. Потому, если вы не возражаете поносить эту шкуру еще несколько недель.... я обещаю постараться снизить риски от несанкционированных встреч и появлений перед камерами. Вы сами догадываетесь, как это важно для нас, для страны — и лично для него...
Я недоумевающе посмотрел на него:
– и что это может быть? Что-то вроде яда с отсроченным действием, передаваемого через предмет или рукопожатие.
– Лучше бы, если б яд! Тогда бы доктор понял, с чем имеет дело и приступил к терапии. Но нет, все дело в том, что мы не понимаем, что с ним произошло.
- Но у вас же лучшие врачи и психотерапевты, неужели они не могут проконсультировать?
– Похоже, что мы столкнулись с какой-то неизвестной формой дистанционного воздействия. Шарков консультировался даже со специалистами по африканским культам.
- Ох… – мне вдруг стало плохо. – Вуду?
– Похоже, что да. Точнее, да и нет. Эта версия сейчас тоже в числе основных. Доктор по прежнему не исключает яды, но боится, что имело место нечто такое, перед чем традиционная медицина бессильна: какое-то гипнотическое внушение, извиняюсь за такое «телекинетическое» влияние на личность. Мы конечно связались со своими консультантами в этой области. Постарались выяснить, что они чувствуют.
- У него есть недоброжелатели. Президент в начале своего срока был полностью «ручным», но постепенно его кукловоды стали понимать, что он становится неподконтролен кому бы то ни было. Это понимали не только те, кто его ставил, но и многие за пределами этого круга. Способ, который они нашли, чтобы его устранить, похоже, за пределами медицины. Доктор сейчас остановился на двух версиях яда, – продолжил он, – через рукопожатие или что кто-то отравил воздух вокруг него неизвестным токсичным, быстрораспадающимся ядом нервно-паралитического действия. Возможно, другие участники той встречи тоже пострадали — или получили противоядие. Или действительно проблема в эзотерике. Шарков всерьез считает, что кто-то использовал неизвестные нам техники, так сказать, дистанционного гипноза. Наши специалисты использовали все известные им способы обнаружения чуждого воздействия. Если произошло так, то самое худшее, что кто-то мог основательно покопаться в его энергетике, в его мозгах. И мы этого, похоже, никогда не узнаем.
Я почувствовал себя настолько плохо, что поблагодарил про себя судьбу — хотя бы за то, что ничего не съел перед этим разговором. Я не раз читал статьи в популярных журналах по этим темам. Вопросы подавления чужой воли вызывали во мне такой интерес и такую ярость, что я сам удивляюсь.
На мой взгляд, тот кто играет с человеческой личностью, совершает что-то аморальное и низменное. По сравнению с этим, убийство — это чистый и естественный акт, просто маленький грешок.
«Промывание мозгов» вызывает неприятие у любого человека. Те, кто ломают человека, его личность и волю, путем физических, наркотических или психологических воздействий – просто нелюди. Похоже, что кто-то открыл этот «путь» к достижению своих целей. Благодаря «зомбоящику» человека сегодня уже можно превратить в бездумного раба за несколько часов, и что — теперь это делают без телевизора, да еще и на расстоянии?!...
Попытки влезать в чужое сознание вызывают оторопь у любого нормального человека. Даже когда эта практика используется только при лечении буйных душевнобольных, чтобы сделать их более пригодными для психотерапии. Даже если это избавляет врачей от необходимости производить вскрытие черепа. Но вскрытие черепа по мне, все равно честней. Хирургическое вмешательство скальпеля нейрохирурга в мозг человека, которое приводит к потере им личности, не убивая его – по крайней мере, это медицина. Это честней.
Информации о «промывании мозгов» с помощью наркотиков, гипноза или НЛП – в последнее время становится все больше. И похоже, политика — была полигоном, где подобные методы стали применяться. Ведь если политика – это способ подчинить отдельных личностей – интересам толпы, за которым всегда прячутся конкретные мерзавцы, то чему удивляться, что аморальная деятельность подчиняет людей все более аморальными методами?
Когда человек станет похожим на податливую протоплазму, и это сделают, якобы заботясь о его благе, о каких «благах» может быть речь? Несколько десятилетий – и такие практики наверняка будут применяться на каждом углу. Будет даже лучше, если я до этого не доживу.
Каких-то полвека назад вмешательство в работу мозга вообще было невозможным. Потом это стали делать по решению суда. И вот... Метод, понятно, удобный: следов не остается. Жертве можно даже приказать забыть все, что с ней делали. Но если этим методом будут пользоваться все подряд: преступники, менты, судьи, дипломаты…
Большую часть всего этого я знал и до того, как Быков рассказал мне об этом. Я потряс головой и попытался отогнать кошмары.
– Но все-таки он справится или нет?
– Доктор говорит, что структура головного мозга не изменилась. Просто парализованы некоторые отдельные связи между нейронами. Аналог инсульта, но он сильный. Шарков говорит, что капельницы приведут к тому, что кровь со временем вымоет и уберет из мозга всю ту дрянь, которая могла в него попасть. Но на все это требуется время.– Вадим взглянул на меня. – Шеф?
–А? Может быть, как раз настало время отбросить всех этих «шефов»? Ведь он в сознании.
– Как раз об этом я и хотел с вами поговорить. Не могли бы вы еще некоторое время побыть в его роли?
– Но зачем? Ведь вокруг его и меня нет никого, перед кем нужно было бы ломать комедию?
– Это не совсем так, Слава. Нам удалось сохранить все детали в удивительно полной тайне. Вот вы, вот я, – он отогнул два пальца. – Еще дюжина человек в администрации, о которых вы даже не знаете. Рассчитывать можно на всех полностью. Вот, к примеру, администратор Дачи наверняка что-то понимает. Но он и его люди из охраны — настолько скрытные по характеру, что любой из них наверняка не скажет даже сколько времени своей родной матери, если это не будет нужно. Я не знаю, сколько человек принимало участие в отравлении, но уверен, что тоже немного. Во всяком случае, говорить они не осмелятся.
Сейчас им уже не доказать, что у президента были какие-то проблемы со здоровьем, чтобы спровоцировать политический кризис в стране. Даже если они этого вдруг захотят. Здесь в Завидово очень мало людей… Словом, Слава, как насчет того, чтобы вам еще немножко побыть шефом, и скажем, раз в три дня показываться на глаза СМИ и позировать на официальных мероприятиях. Но уже без слов? Только до тех пор, пока он не поправится? А?
– М-м-м… Я, в общем-то, не вижу особых причин отказываться. А сколько времени займет выздоровление?
– Шарков считает, что это составит от трех до шести недель. Мы постараемся чтобы вы остались довольны.
Если вам будет интересно, я покажу Вам бумаги доктора. Но объяснения в них находятся за пределами рационального. И если вы возьметесь нам помогать, то я бы просто вам не советовал туда заглядывать. Есть вещи, за само проникновение в которые всегда приходится платить. А вы нам нужны живым, здоровым. В конце-концов, я вам обещал, что вы выйдете отсюда именно таким, - грустно усмехнулся он.
– Хорошо, Вадим. И знаете что? Не нужно мне платить за это особо. Я согласен сделать это просто потому, что ненавижу насилие, особенно «промывание мозгов».
Вадим поднялся и хлопнул меня по плечу.
– Похоже, что мы с тобой одной породы. А об оплате не беспокойся, о тебе позаботятся.
Тут же его поведение изменилось.
– Отлично, Шеф. Мне нужно идти. Утром увидимся.
Когда они переходили в общении со Славы — на Шефа, у случайных свидетелей могли бы появиться обоснованные сомнения в адекватности всех присутствующих.
Глава 8.
Я продолжал работу. Публичные появления в среднем составляли не больше часа в день. Но подготовка к ним занимала не меньше восьми часов. Из которых только по 2-3 часа в день мы с Леной просматривали готовые материалы и разбирали результаты. Еще 2-3 часа — составляли съемки отдельных роликов, где за закрытыми дверями я встречался с какими-то деятелями правительства, послами и главами регионов.
За два месяца мы почти ежедневно переезжали из Завидово в Кремль, я бывал в Петербурге, на Алтае и в Сочи.
Я всегда выступал по тексту, готовому заранее, вызубренному и повторенному перед камерой. Если было надо, выслушивал оппонента. Реагировал по суфлеру в ухе. Когда роль тебе хорошо знакома, то работа с нею во многом идет сама-собой.
Но тут тоже есть риски отсебятины, когда развивая образ, ты начинаешь играть свое понимание роли и перестаешь быть адекватным задаче режиссера.
Тебя уносит в другую роль.
Для того, чтобы работать без перерыва и не выходя из роли по много часов в день, а потом отдыхать, Шарков разработал несколько медикаментозных курсов, которые со одной стороны, не вызывали сильного привыкания, с другой — несомненно влияли на меня.
Прилив сил, жизнелюбия, человеколюбия, который давали таблетки, с одной стороны, мог обеспечить мое «включенное» состояние при обучении на протяжении 20-30 часов подряд — тебя «прет», обходишься без сна, отдыха и перерыва С другой стороны— я несколько раз я оказывался на грани глупых ситуаций. Как в той дурацкой ситуации, когда я разговаривал с людьми, потом внимание привлек совсем маленький мальчик, который говорил так серьезно и по-взрослому, что где-то растопил глубоко дремавшие отцовские чувства, и я на автомате поцеловал его в живот.
Но ведт именно так и выглядит профессиональная деформация. Отец страны, отец ребенка, кто знает, к каким последствиям приводит профессиональная деформация работы президента? Что для него естественно — а что нет? Может быть, это как раз и было в той ситуации более естественным. А таблетки просто стерли границу, между тем, что допустимо этикетом, а что — является нормальной человеческой реакцией...
При публичных появлениях случались разные непредвиденные ситуации.
Меня поначалу ставили в трудное положение, когда из-за каких-то помех в ухе пропадал суфлер. Однажды меня поймали на плагиате у себя самого. Я тогда находился в Хельсинки на огромной международной выставке, где выступил с краткой приветственной речью.
Визиты в Северные страны удобны тем, что с одной стороны — неподалеку от дома, световой день летом очень долог, что помогает своим спецслужбам контролировать безопасность почти полностью, как дома, с другой — это внешние появления, показывающие, что президент работает, в стране стабильность, он может покинуть страну, не боясь ни внешних угроз, ни того, кто работает у него за спиной.
По сценарию я должен был встретиться с организаторами, произнести 10 минутную речь и пройтись по выставке 20 минут. Затем следовало сесть в машину и отправиться в аэропорт.
Однако неожиданно во время прогулки, пресса прорвала ограждение, и я оказался в окружении примерно 20 журналистов. Сопровождавшие меня Лена и Соловьев напряглись. Но служба безопасности утверждала, что ситуация под контролем, все безопасно, пресса прикормлена, «только свои». С их стороны шли вопросы, и не в характере Шефа было пробираться через толпу вот так, на бегу, не отвечая, словно тайком. Мне следовало уделить репортерам намного больше внимания...
Уже прошло довольно много времени, как я стал работать «президентом». Поймать меня на плохой актерской игре было почти невозможно. И я повинуясь роли почти автоматически подошел к корреспондентам, по пути напуская на себя еще больше величественности.
Лена и Леонид шли со мной. Есть ли там кто-то кого мне следует поприветствовать персонально? Обмен взглядами и понимание ситуации у нас заняли несколько мгновений: – Пожалуй, нет. Может быть, одного или двух, но они вряд ли ждут этого от Вас в неразберихе.
Репортеры уже стояли перед нами. Они щелкали камерами.
Журналисты суетились, к моему лицу тянулись микрофоны. Я знал, как Президент ведет себя с прессой. Я улыбался, медленно поворачивался, позируя. Следовало учитывать, что на экране движение всегда кажется более быстрым, чем в жизни. Так что я делал именно так, как надо. Выбирая для ответа те вопросы, которые не требовали длинных ответов, и ответы на которые не вызывали сомнений...
- Господин Президент, почему вы отменили пресс-конференцию?
- Господин Президент, вы собираетесь предложить Европе договор об особых отношениях. Не могли бы Вашу позицию по этому поводу?
- Господин Президент, прокомментируйте политическую ситуацию в России.
- Господин Президент, когда вы собираетесь в Америку?
Про Чечню, про боевиков, бюджет, курс рубля, олигархов…
Улыбаясь, приветствуя репортеров, я не торопясь шел параллельно выставке. Тем временем, Соловьев уже начал командовать журналистами.
– Ребята, имейте совесть. У шефа тяжелый день. Я сам отвечу вам на все вопросы.
Я махнул ему рукой.
– У нас с вами есть около пятнадцати минут. Пожалуйста, задавайте вопросы поочередно! Какой первый вопрос?
Конечно же, пока они выкрикнули все вопросы одновременно и, пока они бурно выясняли, кому же быть первым, я выиграл еще сто метров.
– Господа, хотя мне и пора вылетать, я все же постараюсь удовлетворить любопытство всех присутствующих сразу. Хотя и не полностью. Насколько вам известно, нынешняя американская администрация не намерена делать резких шагов навстречу нашей стране. Мое мнение насчет действий чужой страны, естественно, является внешней и сугубо личной оценкой. Советую вам узнать подробности у самого господина Буша.
Что касается отношений внутри Европы, то могу сказать только то, что мы не станем соглашаться с неравными договорами – ну об этом-то вы осведомлены не хуже меня.
И так далее в том же духе.
Кто-то спросил: Вам не кажется, что эти ответы просто ни о чем?
– А я не собираюсь говорить что-то нужное вам. Я здесь как Президент и говорю от лица своей страны. И не могу иметь частного мнения на политику, которую сам же и веду, – возразил я, подсластив пилюлю лучезарной улыбкой: Как президент своей страны, я в большой степени скован дипломатическими условиями и этикетом. Пожалуйста, задавайте вопросы, на которые я могу ответить иначе, и Вы получите исчерпывающий ответ. Спросите меня, что-нибудь персональное, вроде: «Перестали ли вы мочить своих противников там-то и там-то?» и я отвечу вам правду, что не перестал.
Тут я поколебался; зная, что имидж Президента известен своей честностью, и аккуратностью в высказываниях, особенно по отношению к прессе.
–Я не хотел бы водить вас за нос. Все вы знаете, почему сегодня я оказался здесь. Сегодняшняя выставка – это важный этап на пути к экономической интеграции с Европой. И нам и Европе нужны новые важные союзники, партнеры и инвестиции. Давайте я больше расскажу вам о перспективах нашей экономики, о взаимовыгодной торговле, интеграции в мировую экономику. Потом вы можете цитировать то, что я скажу — сколько вашей душе угодно. Что же касается сегодняшних событий… – Я покопался в памяти и сколотил что-то из нескольких речей президента, которые мне довелось слышать в последние часы. – Настоящее значение того, что произошло сегодня – ни в коем случае не оценка того, что наша экономика очень сильно нуждается в новых партнерах, новых инвестициях, Все это есть у нас самих.
Новые партнеры и инвесторы — это часть общепринятых правил игры, жизненных условий, в которых мы живем много лет и частью которых хотели бы полностью стать. В последние годы, промышленной развитие нашей страны стало несколько искажено. Мы ощущаем дефицит новых технологий, перспективных технических разработок, Надеюсь, что мы и европейские страны – принадлежим к одной европейской цивилизации. Мы можем преодолеть полосу взаимного отчуждения, когда-то разделявшую нас. И оказаться единым экономическим механизмом. Взаимовыгодным и взаимополезным.
Наша страна все сильнее стремится стать полноценным участником мировой экономики. И в ее интересах способствовать развороту мировой политики – к интересам менее развитых и бедных стран. Если мы хотим преуспеть в деле мира, мы должны быть готовы к любым формам сотрудничества, идти вперед, играть открытыми картами, честно, с открытым сердцем. Я читал в ваших СМИ, что мою страну считают притаившимся медведем, который только и ждет, когда сможет забраться в чужой дом и учинить там беспредел. Только дай-мол ему волю. Уверяю вас, это полная ерунда: мы с интересом смотрим в сторону Европы и готовы к совместной работе по созданию единого пространства, комфортного внутри и привлекательного снаружи. Так что давайте бояться того, что действительно может быть страшным, и не следует давать ослеплять себя ненависти и страху. Страх может привести нас к совершенно глупым поступкам и неприятным последствиям. Да, мировая экономика, и международная политика в целом – это закрытый клуб, но нужно стараться быть гибче – и не только в ее рамках, но и в диапазоне намного шире политики. И сегодняшнее событие – уверенный шаг на пути к Новой Европе.
Один из репортеров вопросительно поднял бровь.
– Господин Президент, кажется, вы уже говорили тоже самое полгода назад.
– Вы услышите от меня тоже самое и еще через полгода. А если конкретных результатов я не увижу, то и еще через год, и через два. Хороших и нужных мыслей не бывает слишком много. Однако, прошу прощения, нам уже пора идти. Нам открывают коридор над аэропортом. Будет некрасиво, если я опоздаю к старту собственного самолета и и-за меня сломается самолетный трафик над всей Европой.
Я улыбнулся на прощание и пошел к трапу. Окружение спешило за мной.
Мы сели по машинам, потом поднялись в самолет и зашли в апартаменты президента. Там мне уже не надо было играть свою роль. Я откинулся в кресле и расслабился.
– Уф-ф-ф! - выругавшись на грани непристойности...
– Это было феерично,– заявила Лена.
– Я испугался, когда меня поймали на том, что я повторяю старую речь.
– Но вы вывернулись, словно так и должно было быть. Это было настоящее вдохновение. И я… вы говорили в точности как он.
Я почувствовал, что измотан и задремав, отключился.
Глава 9.
Изучение различных сведений о Президенте, его жизни, программе, окружении — занимало много времени и заняло почти все лето 2003 года. Одновременно я постепенно улучшал свое физическое сходство с Ним. Мне выправили форму ушей, сняли кожу с подушечек пальцев и «наложили» туда новые чужие отпечатки.
Доктор вместе со мной тщательно воссоздавал морщинки, добавил три родинки, следил за шевелюрой, которая отказывалась признавать мгновенный переход «в старики». Она упорно была гуще, темней и отказывалась отмирать - там, где ей не следовало находиться.
После такого «грима» вернуть себе настоящее лицо — это почти лепить его заново. Но это небольшая цена за грим, который ничем не испортишь. Мой «грим» было не убрать ацетоном, он не боялся платков и салфеток. Если бы у Президента сохранялись близкие и тесные отношения с женой и дочерьми, то и они, наверное, не смогли бы определить, где настоящий президент, а где его двойник только по внешним признакам.
После того, как мы добились сходства не только в спокойном состоянии, но и в эмоциях, я мог больше не беспокоиться о внешнем сходстве и целиком посвятить себя самой сложной части имперсонизации.
Самой сложной частью вживания в образ был разбор того, о чем Президент думал и во что верил, иначе говоря его политики. В чем заключается его политика, никто не мог сказать ничего определенного. Можно было только сказать, что он сам собой в большой степени эту политику и представлял.
За полгода до его появления, когда прежний президент был тяжело болен и практически не вставал к рулю, в принадлежащем крупному олигарху журнале было опубликовано любопытное исследование о том, кого из русских фольклорных элементов люди хотели бы увидеть на месте Президента.
Тогда с большим отрывом победили двое: школьник Вовочка и разведчик Штирлиц. Через два месяца после той статьи во главе Президентской администрации пояился совершенно новый человек невысокого роста, не лишенный чувства юмора и здравого смысла, которого тоже звали «Вовой», который несколько лет, как Штирлиц проработал резидентом в Германии.
Совпадение было слишком очевидным, чтобы не задавать вопросов: то ли карьера политика оказался следствием странного социологического опроса, то ли тот социологический опрос был сделан с одной мыслью: подвести к трону и расчистить дорогу — своей конкретной креатуре.
Выбор президента, его личность — были во многом проявлением странных потайных областей политики. Откуда берется его политика — так же как откуда взялся он сам — никто, похоже, не понимал.
Ни Тот олигарх, ни какой-то другой олигарх — надолго в Кремле не задержались. У этого места была особая энергетика, она словно пожирала и высасывала людей, обладающих собственным внутренним стержнем, креативностью и индивидуальностью. Система словно выплевывала своих противников — иногда не только из политики, но и из жизни. Я знал, как не любит Президент находиться в Кремле. Не понимал, почему, но у меня не было ни времени ни желания в этом разбираться.
Уже несколько недель я работал говорящей куклой, которая шумит и делает все так, как ей говорят советники вокруг — и никто ничего не заметил. С одной стороны, большинство людей, которые окружали меня, пришли сюда вместе с президентом, с другой — они действительно осуществляли все то, что будет происходить и само-собой. Что думает о них конкретный человек — пустьь даже Президент — для них зачастую оказывалось совсем не важно.
Было очевидно, что президент, даже не играя «первую скрипку», оставался «вписан» в существующие роли. И эти роли очень поддерживали - того, кто играл роль Лица президента, в сложной для его Тела ситуации...
Изучая политику Президента, меня очень смутил тот факт, что Он на раннем этапе своей деятельности делал все то, против чего через несколько лет стал активно выступать.
Любой театр — всегда похож на серпентарий. Но в таких делах я неискушен. Мне и в голову тогда не могло прийти, что в политике взрослые люди и их партии — зачастую меняются так же сильно, как дети в период взросления. Я имел смутное представление о том, что Президент начинал свой путь как составная часть движения Олигархов. Однако и все политические партии не отличались дальновидностью и прозорливостью. Под давлением объективных причин все партии менялись, многие просто исчезали с политической арены. Две-три партии, которые что-то решали в Парламенте, то же не представляли в себе никакой строгой идеологии.
Но я бегу вперед. Мое политическое образование не было последовательным и логичным. Первое время я просто старался пропитаться Его выражениями и манерой говорить. По правде говоря, я набрался этого вполне достаточно еще на первых занятиях, но тогда меня в основном интересовало «КАК» он говорит, теперь я старался усвоить, «ЧТО» он говорит. Конструируя речи по любому поводу — из прошлых речей — далеко не уйдешь, а серьезных анализов его программы — нет. Словно сам Президент каким-то образом препятствовал серьезному анализу своей работы, продолжая оставаться Штирлицем, только уже в других командах и на других этажах.
Он был отличным оратором в самом полном смысле этого слова. Он мог быть весьма ядовит в споре. У него было в запасе много удачных образов, идиом, собственных мыслей, афоризмов, которые он весьма логично излагал. Чтобы соответствовать этой «планке» на первом этапе пришлось понять круг его книг, фильмов, образов, с которыми он себя отождествлял.
Есть такой способ вживания в роль. Все свои и чужие — олицетворяются с узнаваемыми медийными образами. Понимая, кто есть кто — можно не думать каждый раз над ответом, а иметь в кармане готовый шаблон, и реагировать по шаблону. Часть довольно остроумно. Вместе с помощниками я разбирал, кого из известных оппонентов, против кого он выступал наиболее последовательно — можно связать с какими художественными образами.
Я никогда не был сторонником его идей. Скорее наоборот. Но я чувствовал, что внутри становлюсь если не его сторонником, то по крайней мере сочувствующим. И я не уверен, что меня зачаровывала логика его слов, может быть, они и не были такими уж логичными. Просто я находился в таком состоянии ума, что с жадностью впитывал все то, что слышал. Я хотел так проникнуться его мыслями и словами, чтобы при случае самостоятельно мог бы сказать что-либо подобное.
У меня перед глазами сутки напролет был образчик человека, который лучше меня знал, чего он хочет и (что встречается гораздо более редко) почему он хочет этого. Это производило (по крайней мере, на меня под действием препаратов) огромное впечатление и вынуждало сдвигать собственные взгляды.
Что между нами было общего. Он знал, что хочет. А для чего я живу на свете? Ради своей профессии? Я впитал ее с молоком матери, я с детства рос в цирке, рядом с ареной, поступил в училище, потом уже сам решил стать актером. Я любил свое дело, был глубоко убежден, пусть это убеждение было и недолговечным, что ради искусства можно пойти на все –... Но и, кроме того, Игра была единственным известным мне способом зарабатывать деньги. Как-то сводить концы- с- концами. Выживать.
На меня никогда не производили впечатления какие-то политические школы. В свое время я вкусил их предостаточно – в цирковом училище исторически было много курсов для промывания мозгов. Подобные навыки — очень удобный вид заработка для актера, оказавшегося на мели. Даже если эти встречи, их участники и их организаторы — совсем бедны калориями и витаминами. Ведь дай словоблуду достаточное количество времени и бумагу, и он тебе докажет что угодно.
Такое же презрение я с детства испытывал и к любым учителям в этой области. Большинство из них учат самой настоящей чуши. Наставления, которые действительно означают что-то нужное, сводятся к прописным истинам, что мол «хороший» мальчик — это тот, который не будит маму по ночам, а «хороший» мужчина — это тот, кто имеет свой загородный дом, большой счет в банке и (в то же время) не пойман за руку. Нет уж, увольте! В любой среде всегда есть нормы поведения, которые отличаются от тех, которые днями напролет транслируются в СМИ.
Даже у животных в цирке есть конкретные нормы поведения. А каковы они были у меня? Чем жив я сам (или как бы мне хотелось думать), ради чего и чем живу?
Я всегда верил в то, что надо жить так, чтобы не было стыдно ни перед родителями, ни перед коллегами, ни перед детьми. В цирке например, так же как в театре говорят: «Представление должно продолжаться». Show must go on...
Почему оно должно продолжаться? – хочется самому спросить себя, ведь часто некоторые представления просто ужасны? Потому, что ты дал согласие участвовать, потому что этого ждет публика, она заплатила за развлечение, она вправе ждать от тебя, что ты выложишься на всю катушку. Это условие твоей профессии, по которой живут твои коллеги и жили твои родители. Ты обязан сделать это даже не столько ради зрителя, сколько ради режиссера, менеджера, продюсера и для остальных членов твоей труппы.
Но больше всего – ради тех, кто учил тебя ремеслу, и тех, чьи бесконечные тени уходят через тебя вглубь веков, к театрам под открытым небом с сидениями на камнях. И даже ради сказочников, которые, сидя на корточках, своими рассказами изумляли толпу на древних рынках. «Происхождение обязывает…» Профессия, традиция, норма поведения.
Это справедливо для любой профессии.
У врачей есть правила, одна из которых Клятва Гиппократа.
Есть правила у строителей, учителей, водителей, бандитов... у журналистов (хотя признаться, с верой в крепость этих правил — верю не очень)...
у рабочих,
у крестьян,
у лавочников,
у любого, кто живет и как-то зарабатывает на свет.
Честная работа за честную плату. Такие вещи не нуждаются в доказательстве. Они являются составной частью самой жизни – и доказали свою справедливость, пройдя сквозь всю историю.
Я понял только одно в том, какая программа была у президента. Если существовали какие-то основополагающие этические понятия, то они должны оказаться справедливыми в политике. И если люди будут вести себя НЕ в соответствии с ними, им никогда ничего не добиться, потому что они не получат доверия других людей, и не смогут работать вместе с другими людьми. А два человека — всегда сильней одного.
Условием любой политики является добродетель. Ты можешь быть двурушной сволочью, вести войну, предавать и отворачиваться от соратников — но в основе твоего поведения должен стоять один простой принцип. Это должно быть выгодно подавляющему большинству окружающих тебя. Это должо объединять. И должно быть справедливо. Справедливо — так же просто, как то, чему родители учат своих детей. Той справедливости, как ее понимают дети. Самая грамотная и красивая идея, нарушающая принцип социальной справедливости — не может быть реализована в политике.
Потому что единственное что отделяет политиков — от того, чтобы их не забили лопатами и не вздернули на вилы — это то, что они должны работать не на свой, а на общественный интерес. Если ты нарушаешь эти принципы — тогда любой человек с улицы имеет полное правило нарушить эту договоренность и со своей стороны — лишить тебя безопасности, вздеть на вилы или пустить пулю в темном переулке. Они соблюдают правила и уважают тебя — только потому что и ты сам следуешь таким же правилам. Будь честен, и тогда и тебе ничего не угрожает.
Президента никоим образом нельзя было назвать поклонником мягкости и доброты. «Пацифизм – это сомнительная доктрина, пользуясь которой человек пользуется благами, предоставляемыми ему обществом. При этом, не желает за них платить – да еще претендует за свою нечестность на терновый венок мученика....» Этот тезис Он произносил несколько раз, и он, по видимому, тоже входил в его программу.
В отличие от других, он не боялся признавать свои ошибки. Часто даже публично, нарушая авторитет власти, но стараясь их тут же исправить. «Тот, кто отказывается признать собственную ошибку – будет не прав всегда!» Подобных слов и стенограмм я начитался достаточно много.
Лена сохраняла записи всех его выступлений. У Него вообще было сильно развито чувство истории: он тщательно следил за сохранностью своих материалов. Его архив был заполнен записями видео, аудио, в компьютерных файлах и наверно, даже на боббинах. Если бы не такая особенность президента, мне было бы не с чем работать над ролью.
Персонификация — часть актерской профессии. Я стал верить, что президент — человек моего склада характера. Или, по крайней мере, такой, каким я считал себя. Он был личностью, роль которой я начинал гордиться играть. Но что скрывать, если бы мне пришлось Мефистофеля, я стал бы верить, если не в Черта напрямую, то по крайне мере, в положительную логику его существования.
У Доктора хранилось столько стимулирующих средств, что я не спал сутками. Удивительно, сколько можно сделать, если работать по двадцать четыре часа в сутки, когда никто не мешает, а наоборот, все стараются помочь чем только можно.
Словом, первые занятия по вживанию в образ, оказались просто ерундовыми по сравнению с тем сложнейшим курсом, который я проходил эти месяцы. Ролью я в основном овладел. Но теперь мне следовало был как можно больше узнать о человеке, который служил прообразом для меня. Передо мной стояла задача оставаться Им при любых обстоятельствах.
Мне придется встречаться с сотнями, а может быть и с тысячами людей. Олег Габиуллин предполагал ограждать меня от большинства людей — ссылками на то, что я очень занят и постоянно работаю. Но тем не менее, встречаться с людьми мне приходилось помногу – крупный политический деятель – и никуда от этого не денешься. Рискованное представление, которое я давал каждый день, делал возможным только президентской архив, возможно лучший из всех подобных ему в стране, включая архивы спецслужб и посольств.
Вообще, практика собирать архивы на политиков — не нова. Этим начали заниматься в середине 20-го века. В основу президентского архива был положенный метод, разработанный для Айка Эйзенхауэра. Метод позволял облегчить политическим деятелям личные отношения с бесконечным множеством разных людей. Метод был также революционен, как изобретение Клаузевицем штабного командования в военном деле.
Я никогда раньше не подозревал о подобных штуках, пока Лена не показала мне архив. Это было не просто очень подробное собрание сведений о разных людях. Искусство политики — это ничто иное, как искусство работать именно с людьми. Архив содержал сведения о всех или почти всех людях, с которыми Президент имел дело или когда-либо встречался за свою долгую деятельность. Каждое досье содержало в себе то, что он узнал о человеке во время личной встречи, как бы тривиальны эти сведения не были.
На самом деле обычно самое тривиальное и является для человека самым главным: имена и уменьшительные прозвища жен и детей, Дни рождений, домашние животные, любимые блюда и напитки, предрассудки и чудачества. За всем этим обязательно следовала дата и место встречи, а также замечания о последующих встречах с данной персоной.
Часть прилагалось фото соответствующего лица. Здесь не было, да и не могло быть «малозначительных сведений». Иногда в архиве была информация, полученная из других источников, а не во время встречи Президента с данным человеком. Но все это зависело от политической значимости конкретной персоны. Иногда эта посторонняя информация приобретала вид целой биографии, насчитывающей несколько страниц. Лена постоянно носила при себе небольшой диктофон. Когда Президент был один, он надиктовывал свои впечатления на пленку – непосредственно ей на диктофон. Возможно, что Лене даже не приходилось переносить все это на бумагу, так как у нее в секретариате была помощница, которая, по ее словам, не знала куда себя деть от безделья.
Когда Лена показала мне архив, от края — до края целиком, а он был очень велик – в основном видео фильмы, я испугался. Конечно, я представлял себе и раньше, как обширны были Его знакомства и связи.
Когда она сообщила мне, что все это – данные о его знакомых, я возмутился, закрыл глаза, и издал нечто среднее между ужасом и стоном.
– Я же говорил, что никогда не смогу сделать этого. Разве в силах человеческих запомнить все это!
– Ну конечно, нет.
– Но ведь вы сами сказали, что это то, что он помнил о своих друзьях и знакомых.
– Нет. Я сказала, что это то, что он хотел бы помнить. Но, поскольку это невозможно, президенты необходим архив. Не волнуйтесь: запоминать вам ничего не придется - совсем. Я просто хотела, чтобы вы знали о существовании такого архива. А о том, чтобы визитом любого посетителя выдалась десять минут на изучение соответствующего досье, всегда заботилась лично я. Так что, если появится необходимость, у вас будут все необходимые материалы.
Я просмотрел одно досье, которое она зарядила в видеомагнитофон на столе. Это были сведения о некоем Магаеве из Махачкалы. За столом с ним президент был в ноябре 1999-го во время визита. У того был алабай Шурале, полдюжины разновеликих отпрысков от 5 до 15 лет с именами. Он любил бараний лангман, немного водки с томатным соком и кинзу. При этом, из старого салафитского рода. Носил чалму с цивильным костюмом. Разговор касался целесообразности «тырить» идеи из Ислама — для европейского воспитания.
Продолжение - https://radmirkilmatov.livejournal.com/149483.html